Лежал вчера, не мог заснуть, и что-то так страшно стало... Я боюсь смерти, и как правильно замечает Хэмингуэй "по ночам все не то же самое. Все, верное днем, недействительно ночью" - или что-то вроде этого. Но на это траз мне стало просто страшно, бессознательно. И стали рисоваться такие вот картины...

Осторожно! Очень много! 1948 слов.

Я поднял глаза и посмотрел на небо. Оно было очень далеким и очень голубым. Таким приятно-голубым, каким его можно увидеть лишь дважды в год: в мае, когда весенняя оттепель сменяется уже жарой и последние облака покидают его - и вот сейчас, в конце ноября, когда дожди приекратились, а снег еще редок, и проснувшись поутру ты выглядываешь в окно и, увидев узоры на стеклах, выбегаешь за дверь, полюбоваться этой красотой - а там тонкий-тонкий слой пороши на земле и холодное голубое небо, с которого ярко, но как-то безразлично холодно слепит глаза солнце.
Было холодно. Приятно, но холодно. Я посмотрел под ноги. Там был лед: тонкий-тонкий слой льда, под которым вода. Я удивился. Я посмотрел по сторонам, и нигде ничего не увидел. Во все концы света от меня было только ровное как стол, чуть прикрытое снегом ледяное поле. Я еще раз подивился подобному происшествию, взглянул на небо - солнце светило чуть слева спереди от меня - и решил пойти куда глаза глядят. Было хорошо, чуть морозно, и было чудо как приятно шагать по тонкому люду куда-то вперед, а сверху все так же светило солнце, и голубое небо, и белый-белый снег, местами сероватый от проглядывающего льда, и только если оглянуться назад немного пугаешься того, что следов совсем не видно и непонятно, - откуда идешь? куда? Но мороз пощипывает лицо, и легко дышать, и если присмотреться, в воздухе заметен пар изо рта, и как же интересно наблюдать за ним, и просто идти, и ни о чем не думать - или думать обо всем сразу - и все вперед, вперед, только вперед... Но как же все-таки странно, этот лед без конца - и птицы. Точнее, никаких птиц. Видимо, берег и правда далеко, раз тут совсем не слышно птиц. Хотя кто поет зимой? И все равно странно это как-то. Но я иду и иду, и солнце поднимается все выше, а значит, еще нет полудня, и у меня уйма времени, и все за-ме-чательно.
Но вот проходит час, и идти просто вперед, не зная куда ты идешь, как-то надоедает. И прогулка выглядит явно затягивающейся, и конца ей не видно, да и солнце перестает подниматься, и это наводит на мысли о вечере. К тому же хочется есть, а вокруг совершенно ничего - только лед и снег. И небо. Но я иду вперед, не меняя направления. Где-то вдалеке я вижу черную точку. Она прямо по курсу, и я думаю, что удачно выбрал путь, и только бы этот кто-то (если это, конечно, кто-то) не шел от меня или, что еще хуже, перпендикулярно мне. Но я все иду, иду, а точка на горизонте так и остается точкой. И желудок снова напоминает о себе, и ноги все чаще шаркают о лед, а солнце застыло в небе и, кажется, не хочет оттуда спускаться, и сложно понять, который час, да и вообще, какой сегодня день, и, черт возьми, кто вытащил меня на эту дурацкую прогулку, вот я покажу этому шутнику, когда вернусь домой! Я думаю о том, что дома, наверное, уже давно все проснулись и едят на завтрак горячую картошку в мундире, и селедку, и зеленый лук, и хлеб - конечно, забыл, чертяка! (улыбаюсь) - конечно, черный бородинский, с маслом, с толстым, то-оолстым слоем масла, ах, как бы хорошо сейчас этой горячей, обжигающей руки картошечки. Я понимаю, что иду, жмурясь от удовольствия. Открываю глаза и иду дальше. Вперед, только вперед. Мне холодно, и за паром изо рта уже не так интересно наблюдать. Я тру руки одну о другую, они покраснели от мороза, и я стараюсь их отогреть, подышав на них. Черная точка еще на месте и вовсе и не думает приближаться. Может, он идет прямо передо мной? Или это какой-то очень далекий предмет? Вдруг совершенно некстати я думаю, что не почистил зубы утром... наверняка ведь не почистил, когда я мог успеть? Я сержусь на себя за эту несвоевременную мысль. Ну, действительно, при чем тут зубы? Но ведь надо же о чем-то думать. Я успокаиваюсь и продолжаю идти. Надо о чем-то думать. А то и с ума так сойти можно. Неожидано я чувствую, как моя левая нога проваливается куда-вниз. Я пытаюсь поднять ее, сделать прыжок вперед, мне это почти удается, но теперь уходит под лед правая нога. Я совершаю рывок, вперед, вперед! Мне нужно вырваться из этого плена, но лед проваливается у меня под ногами, и я бегу вперед, и только вперед, как и раньше, но только теперь это гораздо более важно, это жизнено, это холод, и вода, и дно реки, я не хочу, нет-нет-нет. Я резко вспотел, мне уже не холодно, мне харко, и тяжело бежать, мне не хватает дыхания, я задыхаюсь, задыхаюсь, и в левом ботинке вода, и ступня как будто оледенела, и такое впечатление, что по ней размеренно бухает огромный молот, и нет, только не останавливаться, а лед все проваливается подо мной, и я все бегу, и постоянно успеваю, и река все никак не захватит меня. Такого не бывает, этого просто не может быть, я должен уже оказаться под водой, давно должен был утонуть, это невозможно, нереально, но я не хочу проверять, что будет, если я остановлюсь, и я бегу, бегу в тяжелом пальто, и все вперед, только вперед. Я вдруг замечаю, что солнце уже низко, и сбоку от меня бежит моя длинная черная тень, и она-то как раз проваливается, она проваливается в воду, и я не вижу ее головы, у моей тени нет головы, и плечей, и верхней половины туловища тоже нет - но у меня нет времени ее рассматривать, я не могу бежать, постоянно оглядываясь. И я смотрю вперед и замечаю, что черная точка стала неожидано быстро приближаться, прямо как поезд приближается, что ж ты раньше-то стояла вдалеке-то, и как же тяжело в пальто, и вот-те, на-те, да это же старуха, блин, старая, черт ее, карга, и еле плетется мне навстречу. "Нет, нет, сюда нельзя, здесь водааа!" А она не слышит, эта согнутая старуха, вся в коричневом рванье, с клюкой в руке, она идет прямо на меня, но не доходя несколько шагов вдруг начинает заваливаться на бок. Она взмахвает рукой с палкой, ей страшно, это видно, она открывает беззубый рот, она кричит, но почему-то беззвучно, я ни слова не слышу, я бегу к ней, я стараюсь схватить ее за руку, а ее ноги уже в воде, и она уходит под лед, и лед подо мной рушится тоже, я не могу, просто не могу ей помочь, от нее воняет чем-то затхлым, это смерть, от нее воняет смертью. От меня воняет потом, я даже сам чувствую, как от меня несет потом и страхом. Я бегу, продолжая глядеть вниз, я отрываю глаза ото льда передо мной, я смотрю вперед и тут же вижу целую толпу людей метрах в ста спереди. Они тоже идут ко мне. Нет, они идут на меня. Они все худые, как палки, и все черные - как будто обгорелые. Они одеты в лохмотья, они размахивают руками и выглядят очень рассержеными. Они идут прямо на меня и беззвучно кричат. Вдруг как будто кто-то включает звук, и я слышу их крики, их хрипение, я не могу разобрать, что они кричат. Они уже близко они задирают руки, и их тряпье развивается, и какие-то бинты парят на ветру - черные, все на них грязно-черное - но я как зачарованый бегу на них и не могу свернуть. И вдруг они начинают становиться все ниже, и такое впечатление, будто они просто спускаются по ступенькам - их ноги уже не видны, но они все так же идут вперед, продолжают идти, да-да, хотя они уже по колено подо льдом, а вот и по пояс, но все так же ровно идут на меня, и тянутся, и я подпрыгиваю вверх, и наступаю ногой на голову первому из них - худому мужчине средних лет, он хрипит, у него гнилые зубы и запах изо рта, и он пытается поймать мои ноги своими руками, а я ступаю по следующему, и это низенькая девочка, и ее череп хрустит под моим ботинком, но я почти не чувствую, как наступаю на нее, эта нога уже ничего не чувствует, это не нога, это кусок люда. И все они хрипят, и тянутся ко мне, и неожидано налетает порыв ветра, и снег, снег прямо в лицо, такой колючий снег, а люди уже почти скрылись под водой и только макушки выглядывают из-подо льда, целая дорога макушек передо мной, как кочки на болоте, и я стараюсь прыгать по ним, и все вперед, и не сворачивать. Уже темно, солнце, наверное, село, небо покрыто тучами и с него все сыплет и сыплет, и все в лицо, и с такой силой, будто хочет опрокинуть меня. Я не выдержу, я так больше не выдержу, я уже все готов отдать, лишь бы выбраться отсюда. Я поворачиваю голову в сторону, чтобы уберечься от ветра, и замечаю, что бегу вболь берега. Как он тут появился? И как давно? И я пытаюсь свернуть к нему, и не могу. Хочу и не могу, и я продолжаю бежать прямо навстречу снегу и ветру и ни на миллиметр не приближаясь к такому близкому, идущему слева берегу. Мои глаза слезятся, я не знаю, от снега это, или от обиды, или от отчаяния, я просто бегу из последних сил. Я бросаю взгляд вперед и вижу, что берег закругляется и земля прямо передо мной. Я понимаю, что лед уже не проваливается, и можно не бежать, можно остановиться и передохнуть, но я теперь не могу не бежать. И хотя при каждом шаге левая нога отдает болью в бедро, и дышать уже просто невозможно, и я закашливаюсь, и путаюсь в полах пальто, и лицо уже ничего не чувствует, и я устал и вспотел - да я просто умираю от усталости! - но я бегу, бегу к этому берегу и уже находясь совсем рядом замечаю улыбающуюся мне девушку прямо передо мной. Я поражен, я останавливаюсь. Да, я останавливаюсь, и в этот момент девушка улыбается еще шире, гораздо шире, я вижу сквозь метель, как она улыбается мне, у нее почему-то нет зубов, и я понимаю, что это та самая старуха в коричневом, что утонула так давно - или недавно? я уже ничего не соображаю - и я подбегаю к ней и выхватываю у нее палку из руки. Она цепляется за нее, пытается укрыть ее своим телом, но я все равно вырываю клюку из ее руки и обрушиваю на старухину голову. Старуха вздрагивает всем телом и на мгновение перестает сопротивляться. И я ударяю ее еще раз, и снова. Я бью ее по голове, она старается закрыться руками, я ударяю ее с размаху по шее, сбоку, и она падает на землю. Я начинаю пинать ее, бить своими ничего не чувствующими ногами. Она вздрагивает от каждого удара, а я бью и бью, и не могу остановиться, и только левое бедро каждый раз пронзает болью. Я бью старуху и кричу, ору, захожусь в крике...

Ты лежишь рядом, повернувшись ко мне спиной. Сквозь порозовевшие при последней стирке занавески проникает утренний свет. Твои ноги и нижняя половина тела где-то в тени, но я вижу твою спину и волосы. Где-то на кухне одна за другой падают в раковину капли. Кап-кап-кап. Настенных часов у меня нет, и по каплям можно отмерять секунды. Раз-два-три-четрые... Ты продолжаешь спать. Я замечаю, что сжимаю ногами скомканое одеяло. Расслабившись, тянусь к нему и, расправив, накрываю тебя до талии. В комнате совсем тепло - в Израиле лето и нет нужды в одеяле - но я по привычке оставляю его в постели. А ты любишь чувствовать на себе приятную тяжесть, поэтому и не сбросишь его, я знаю. Как же все просто, боже мой! Мы проснемся, и будем есть разогретые бурекасы и запивать их чаем, как ты любишь. А потом будем раскрышивать слона из папье-маше, или смотреть фильм, прикрыв жалюзи, или пойдем куда-нибудь гулять. И ты будешь улыбаться, и целовать меня в шею, и поддразнивать меня, и все как всегда, и все равно приятно почти как впервые, и мы отложим краски, и остановим фильм, и зайдем в какой-то никому в городе неизвестный закоулок, в котором уже 120 лет как никто не живет, и там...