В Хемингуэя.
Сначала он показался мне банальным, но странице на 300-й это прошло Я понял, что его мастерство - не в глубине идеи, а в силе убеждения. Например, если он берется доказать вам, что стоит сказать оружию "Прощай", то уж будьте уверены, что вы закончите эту книгу пацифистом. На меня это троман повлиял. Не знаю, насколько долго продержится это влияние, но я несколько изменил подход к этому вопросу.
Рассказы его мне нравятся меньше, что, вообще, для меня нетипично. Просто за короткий промежуток чтения рассказа я обычно не успеваю схватить мысль, которую Хемингуэй пытается объяснить. Хотя рассказ "Отцы и дети" мне понравился (надо бы почитать Тургенева, что-то мне подсказывает, что они похожи), "Снега Килиманджаро" - тоже, а "Недогое счастье Фрэнсиса Макомбера" - вообще шедевр. Последние два я, кстати, где-то уже читал.
Сейчас читаю "Праздник, который всегда с тобой". Это последнее произведение в книге. Хочу еще!

Кстати, моя писанина несколькими записями ниже по форме "похожа" на Хемингуэя.

Лежал вчера, не мог заснуть, и что-то так страшно стало... Я боюсь смерти, и как правильно замечает Хэмингуэй "по ночам все не то же самое. Все, верное днем, недействительно ночью" - или что-то вроде этого. Но на это траз мне стало просто страшно, бессознательно. И стали рисоваться такие вот картины...

Осторожно! Очень много! 1948 слов.

Я поднял глаза и посмотрел на небо. Оно было очень далеким и очень голубым. Таким приятно-голубым, каким его можно увидеть лишь дважды в год: в мае, когда весенняя оттепель сменяется уже жарой и последние облака покидают его - и вот сейчас, в конце ноября, когда дожди приекратились, а снег еще редок, и проснувшись поутру ты выглядываешь в окно и, увидев узоры на стеклах, выбегаешь за дверь, полюбоваться этой красотой - а там тонкий-тонкий слой пороши на земле и холодное голубое небо, с которого ярко, но как-то безразлично холодно слепит глаза солнце.
Было холодно. Приятно, но холодно. Я посмотрел под ноги. Там был лед: тонкий-тонкий слой льда, под которым вода. Я удивился. Я посмотрел по сторонам, и нигде ничего не увидел. Во все концы света от меня было только ровное как стол, чуть прикрытое снегом ледяное поле. Я еще раз подивился подобному происшествию, взглянул на небо - солнце светило чуть слева спереди от меня - и решил пойти куда глаза глядят. Было хорошо, чуть морозно, и было чудо как приятно шагать по тонкому люду куда-то вперед, а сверху все так же светило солнце, и голубое небо, и белый-белый снег, местами сероватый от проглядывающего льда, и только если оглянуться назад немного пугаешься того, что следов совсем не видно и непонятно, - откуда идешь? куда? Но мороз пощипывает лицо, и легко дышать, и если присмотреться, в воздухе заметен пар изо рта, и как же интересно наблюдать за ним, и просто идти, и ни о чем не думать - или думать обо всем сразу - и все вперед, вперед, только вперед... Но как же все-таки странно, этот лед без конца - и птицы. Точнее, никаких птиц. Видимо, берег и правда далеко, раз тут совсем не слышно птиц. Хотя кто поет зимой? И все равно странно это как-то. Но я иду и иду, и солнце поднимается все выше, а значит, еще нет полудня, и у меня уйма времени, и все за-ме-чательно.
Но вот проходит час, и идти просто вперед, не зная куда ты идешь, как-то надоедает. И прогулка выглядит явно затягивающейся, и конца ей не видно, да и солнце перестает подниматься, и это наводит на мысли о вечере. К тому же хочется есть, а вокруг совершенно ничего - только лед и снег. И небо. Но я иду вперед, не меняя направления. Где-то вдалеке я вижу черную точку. Она прямо по курсу, и я думаю, что удачно выбрал путь, и только бы этот кто-то (если это, конечно, кто-то) не шел от меня или, что еще хуже, перпендикулярно мне. Но я все иду, иду, а точка на горизонте так и остается точкой. И желудок снова напоминает о себе, и ноги все чаще шаркают о лед, а солнце застыло в небе и, кажется, не хочет оттуда спускаться, и сложно понять, который час, да и вообще, какой сегодня день, и, черт возьми, кто вытащил меня на эту дурацкую прогулку, вот я покажу этому шутнику, когда вернусь домой! Я думаю о том, что дома, наверное, уже давно все проснулись и едят на завтрак горячую картошку в мундире, и селедку, и зеленый лук, и хлеб - конечно, забыл, чертяка! (улыбаюсь) - конечно, черный бородинский, с маслом, с толстым, то-оолстым слоем масла, ах, как бы хорошо сейчас этой горячей, обжигающей руки картошечки. Я понимаю, что иду, жмурясь от удовольствия. Открываю глаза и иду дальше. Вперед, только вперед. Мне холодно, и за паром изо рта уже не так интересно наблюдать. Я тру руки одну о другую, они покраснели от мороза, и я стараюсь их отогреть, подышав на них. Черная точка еще на месте и вовсе и не думает приближаться. Может, он идет прямо передо мной? Или это какой-то очень далекий предмет? Вдруг совершенно некстати я думаю, что не почистил зубы утром... наверняка ведь не почистил, когда я мог успеть? Я сержусь на себя за эту несвоевременную мысль. Ну, действительно, при чем тут зубы? Но ведь надо же о чем-то думать. Я успокаиваюсь и продолжаю идти. Надо о чем-то думать. А то и с ума так сойти можно. Неожидано я чувствую, как моя левая нога проваливается куда-вниз. Я пытаюсь поднять ее, сделать прыжок вперед, мне это почти удается, но теперь уходит под лед правая нога. Я совершаю рывок, вперед, вперед! Мне нужно вырваться из этого плена, но лед проваливается у меня под ногами, и я бегу вперед, и только вперед, как и раньше, но только теперь это гораздо более важно, это жизнено, это холод, и вода, и дно реки, я не хочу, нет-нет-нет. Я резко вспотел, мне уже не холодно, мне харко, и тяжело бежать, мне не хватает дыхания, я задыхаюсь, задыхаюсь, и в левом ботинке вода, и ступня как будто оледенела, и такое впечатление, что по ней размеренно бухает огромный молот, и нет, только не останавливаться, а лед все проваливается подо мной, и я все бегу, и постоянно успеваю, и река все никак не захватит меня. Такого не бывает, этого просто не может быть, я должен уже оказаться под водой, давно должен был утонуть, это невозможно, нереально, но я не хочу проверять, что будет, если я остановлюсь, и я бегу, бегу в тяжелом пальто, и все вперед, только вперед. Я вдруг замечаю, что солнце уже низко, и сбоку от меня бежит моя длинная черная тень, и она-то как раз проваливается, она проваливается в воду, и я не вижу ее головы, у моей тени нет головы, и плечей, и верхней половины туловища тоже нет - но у меня нет времени ее рассматривать, я не могу бежать, постоянно оглядываясь. И я смотрю вперед и замечаю, что черная точка стала неожидано быстро приближаться, прямо как поезд приближается, что ж ты раньше-то стояла вдалеке-то, и как же тяжело в пальто, и вот-те, на-те, да это же старуха, блин, старая, черт ее, карга, и еле плетется мне навстречу. "Нет, нет, сюда нельзя, здесь водааа!" А она не слышит, эта согнутая старуха, вся в коричневом рванье, с клюкой в руке, она идет прямо на меня, но не доходя несколько шагов вдруг начинает заваливаться на бок. Она взмахвает рукой с палкой, ей страшно, это видно, она открывает беззубый рот, она кричит, но почему-то беззвучно, я ни слова не слышу, я бегу к ней, я стараюсь схватить ее за руку, а ее ноги уже в воде, и она уходит под лед, и лед подо мной рушится тоже, я не могу, просто не могу ей помочь, от нее воняет чем-то затхлым, это смерть, от нее воняет смертью. От меня воняет потом, я даже сам чувствую, как от меня несет потом и страхом. Я бегу, продолжая глядеть вниз, я отрываю глаза ото льда передо мной, я смотрю вперед и тут же вижу целую толпу людей метрах в ста спереди. Они тоже идут ко мне. Нет, они идут на меня. Они все худые, как палки, и все черные - как будто обгорелые. Они одеты в лохмотья, они размахивают руками и выглядят очень рассержеными. Они идут прямо на меня и беззвучно кричат. Вдруг как будто кто-то включает звук, и я слышу их крики, их хрипение, я не могу разобрать, что они кричат. Они уже близко они задирают руки, и их тряпье развивается, и какие-то бинты парят на ветру - черные, все на них грязно-черное - но я как зачарованый бегу на них и не могу свернуть. И вдруг они начинают становиться все ниже, и такое впечатление, будто они просто спускаются по ступенькам - их ноги уже не видны, но они все так же идут вперед, продолжают идти, да-да, хотя они уже по колено подо льдом, а вот и по пояс, но все так же ровно идут на меня, и тянутся, и я подпрыгиваю вверх, и наступаю ногой на голову первому из них - худому мужчине средних лет, он хрипит, у него гнилые зубы и запах изо рта, и он пытается поймать мои ноги своими руками, а я ступаю по следующему, и это низенькая девочка, и ее череп хрустит под моим ботинком, но я почти не чувствую, как наступаю на нее, эта нога уже ничего не чувствует, это не нога, это кусок люда. И все они хрипят, и тянутся ко мне, и неожидано налетает порыв ветра, и снег, снег прямо в лицо, такой колючий снег, а люди уже почти скрылись под водой и только макушки выглядывают из-подо льда, целая дорога макушек передо мной, как кочки на болоте, и я стараюсь прыгать по ним, и все вперед, и не сворачивать. Уже темно, солнце, наверное, село, небо покрыто тучами и с него все сыплет и сыплет, и все в лицо, и с такой силой, будто хочет опрокинуть меня. Я не выдержу, я так больше не выдержу, я уже все готов отдать, лишь бы выбраться отсюда. Я поворачиваю голову в сторону, чтобы уберечься от ветра, и замечаю, что бегу вболь берега. Как он тут появился? И как давно? И я пытаюсь свернуть к нему, и не могу. Хочу и не могу, и я продолжаю бежать прямо навстречу снегу и ветру и ни на миллиметр не приближаясь к такому близкому, идущему слева берегу. Мои глаза слезятся, я не знаю, от снега это, или от обиды, или от отчаяния, я просто бегу из последних сил. Я бросаю взгляд вперед и вижу, что берег закругляется и земля прямо передо мной. Я понимаю, что лед уже не проваливается, и можно не бежать, можно остановиться и передохнуть, но я теперь не могу не бежать. И хотя при каждом шаге левая нога отдает болью в бедро, и дышать уже просто невозможно, и я закашливаюсь, и путаюсь в полах пальто, и лицо уже ничего не чувствует, и я устал и вспотел - да я просто умираю от усталости! - но я бегу, бегу к этому берегу и уже находясь совсем рядом замечаю улыбающуюся мне девушку прямо передо мной. Я поражен, я останавливаюсь. Да, я останавливаюсь, и в этот момент девушка улыбается еще шире, гораздо шире, я вижу сквозь метель, как она улыбается мне, у нее почему-то нет зубов, и я понимаю, что это та самая старуха в коричневом, что утонула так давно - или недавно? я уже ничего не соображаю - и я подбегаю к ней и выхватываю у нее палку из руки. Она цепляется за нее, пытается укрыть ее своим телом, но я все равно вырываю клюку из ее руки и обрушиваю на старухину голову. Старуха вздрагивает всем телом и на мгновение перестает сопротивляться. И я ударяю ее еще раз, и снова. Я бью ее по голове, она старается закрыться руками, я ударяю ее с размаху по шее, сбоку, и она падает на землю. Я начинаю пинать ее, бить своими ничего не чувствующими ногами. Она вздрагивает от каждого удара, а я бью и бью, и не могу остановиться, и только левое бедро каждый раз пронзает болью. Я бью старуху и кричу, ору, захожусь в крике...

Ты лежишь рядом, повернувшись ко мне спиной. Сквозь порозовевшие при последней стирке занавески проникает утренний свет. Твои ноги и нижняя половина тела где-то в тени, но я вижу твою спину и волосы. Где-то на кухне одна за другой падают в раковину капли. Кап-кап-кап. Настенных часов у меня нет, и по каплям можно отмерять секунды. Раз-два-три-четрые... Ты продолжаешь спать. Я замечаю, что сжимаю ногами скомканое одеяло. Расслабившись, тянусь к нему и, расправив, накрываю тебя до талии. В комнате совсем тепло - в Израиле лето и нет нужды в одеяле - но я по привычке оставляю его в постели. А ты любишь чувствовать на себе приятную тяжесть, поэтому и не сбросишь его, я знаю. Как же все просто, боже мой! Мы проснемся, и будем есть разогретые бурекасы и запивать их чаем, как ты любишь. А потом будем раскрышивать слона из папье-маше, или смотреть фильм, прикрыв жалюзи, или пойдем куда-нибудь гулять. И ты будешь улыбаться, и целовать меня в шею, и поддразнивать меня, и все как всегда, и все равно приятно почти как впервые, и мы отложим краски, и остановим фильм, и зайдем в какой-то никому в городе неизвестный закоулок, в котором уже 120 лет как никто не живет, и там...

За эти деньги я мог бы выпить в баре 0,33 Тухера и закусить его утопанцами. И бросить шекель в копилку.
Или купить пачку DVD-дисков. И осталось бы еще немного денег.
Или целую неделю выпивать по пакету вкусного сока в день.
Но я потратил их на игру второй хайфской лиги по Что?Где?Когда?

Ужоснах!

Вот так, блин! Поможешь другим - подставишь себя.
Стоит ли делать вещи, которых потом придется стыдиться?
Жжждддуу...